— Сэр, извините меня за то, что лезу не в свои дела, но сейчас уже поздний час.
Директор вздохнул.
— Мартин, скажи мне хоть что-нибудь, чего я не знаю.
— По-моему, вам пора отправляться домой, к Мадлен, — мягко проговорил Линдрос.
Директор устало провел ладонью по лицу, внезапно ощутив, насколько сильно он вымотался.
— Мэдди — у своей сестры, в Фениксе. Мой дом нынче пуст.
— И все равно, нужно ехать домой.
Линдрос встал, собираясь уйти, но Директор остановил его взглядом.
— Выслушай меня, Мартин. Ты полагаешь, что с Борном покончено, но это не так.
— Я не совсем вас понимаю, сэр, — ответил Линдрос, надевая плащ.
— Возможно, Борн действительно мертв, но за последние часы своей жизни он сделал из нас мартышек.
— Простите, сэр?
— Он сделал из нас мартышек в глазах всех остальных. Это недопустимо. Мы все — под колпаком, и, начнись какая-либо проверка, нам станут задавать очень неприятные вопросы, на которые мы не сможем ответить, и последствия будут самыми удручающими. — В глазах Директора вспыхнул опасный огонек. — Для того чтобы спрятать эту историю в чулан и позабыть о ней, нам не хватает одного.
— И что же это, сэр?
— Нам нужен козел отпущения, Мартин, человек, к которому прилипнет все дерьмо, в результате чего мы с тобой будем пахнуть как розовые бутоны в мае. — Директор посмотрел на своего заместителя испытующим взглядом. — У тебя есть кто-нибудь на примете, Мартин? Можешь ли ты предложить кого-нибудь на эту роль?
Линдрос почувствовал, как в его животе образовался тугой холодный комок.
— Ну же, Мартин, говори! — подстегнул его Директор. — Я жду!
Однако Линдрос по-прежнему молчал. Он был просто не в состоянии разжать губы.
— Что ж, Мартин, в таком случае я скажу за тебя. Конечно же, такая кандидатура имеется, и ты прекрасно знаешь, кого я имею в виду.
— Это доставляет вам удовольствие, сэр?
Вопрос прозвучал косвенным обвинением, но Директор не только не обиделся, а, наоборот, испытал чувство гордости. Уже не в первый раз он убеждался в том, что его мальчики выросли порядочными людьми. Раз они не сдают своих коллег, то тем более не сдадут и его.
— Я говорю о детективе Гаррисе.
— Мы не имеем права поступать с ним подобным образом! — с усилием проговорил Линдрос. Он чувствовал, как в его груди кипит злость, словно пена, вырывающаяся из открытой банки с содовой.
— Мы? А при чем тут «мы», Мартин? Задание было поручено тебе, и я довел это до твоего сведения с самого начала. Так что расхлебывать последствия — тоже тебе.
— Но Гаррис ничем не провинился!
Брови Директора поползли на лоб.
— Лично я в этом сильно сомневаюсь, но, даже если ты прав, кого это волнует?
— Меня, сэр.
— Ну что ж, прекрасно, Мартин. В таком случае ответственность за фиаско в Старом городе и в тоннеле под площадью Вашингтона тебе придется взять на себя. Ты к этому готов?
Линдрос прикусил губу.
— Иного выбора у меня нет?
— Лично я его не вижу. А ты? Эта сука, Алонсо-Ортис, твердо решила вырезать из меня фунт плоти — тем или иным способом. И мне, черт побери, не все равно, кого принести в жертву — какого-то занюханного детектива из полиции штата Вирджиния или моего любимого заместителя! Допустим, ты решил сделать себе харакири, Мартин, но подумал ли ты о том, как это отразится на мне?
— Боже всемилостивый! — воскликнул Линдрос, будучи уже не в состоянии выносить все происходящее. — Каким образом вам удалось в течение стольких лет выживать в этом гадючнике?
— А с чего ты взял, что мне это удалось? — спросил Директор, поднимаясь и надевая пальто.
К монументальному, сложенному из дикого камня готическому зданию церкви Матиаса Борн прибыл без двадцати двенадцать. Следующие двадцать минут он осматривался и привыкал к территории. Небо было чистым, воздух — холодным и бодрящим. Но на горизонте клубились густые тучи, и порывы свежего ветра доносили до Борна запах близкого дождя. Случайные звуки и мимолетные ароматы то и дело будили в его поврежденной памяти обрывки каких-то старых воспоминаний. Борн не сомневался, что когда-то в прошлом уже бывал здесь, но, как ни старался, не мог вспомнить, когда именно и с какой целью. Уже в который раз в его сознании всплыли образы двоих дорогих ему людей, и душу вновь захлестнула боль от утраты — такая сильная, что на секунду ему показалось, будто она способна вернуть к жизни Алекса и Мо.
Непроизвольно застонав, Борн тем не менее вернулся к тому, зачем сюда приехал, продолжив самым внимательным образом осматривать окрестности, желая убедиться, что враг не наблюдает за ним из укрытия.
Когда часы пробили полночь, он подошел к огромному южному фасаду церкви, над которым возвышалась восьмидесятиметровая башня с горгульями — каменными рыльцами водосточных труб в готическом стиле. На нижней ступени крыльца стояла молодая женщина — высокая, стройная и удивительно красивая. На ее длинных рыжих волосах играли отблески уличных огней, а позади, над порталом главного входа, печально взирал высеченный из камня еще в XIV веке лик Девы Марии. Женщина попросила Борна назвать свое имя.
— Алекс Конклин, — представился он.
— Ваш паспорт, пожалуйста, — потребовала она строгим, словно у чиновника иммиграционной службы, тоном.
Борн протянул ей паспорт и наблюдал, как женщина внимательно изучает его, водя по страницам подушечкой большого пальца. У нее были интересные руки: сильные, хотя и тонкие, с длинными пальцами и коротко остриженными ногтями. Такие руки обычно бывают у музыкантов. Женщине было не больше тридцати пяти.