Возвращение Борна - Страница 112

112

Подумав несколько секунд, Борн честно ответил:

— Да, я полагал, что справлюсь.

Аннака подняла руку и убрала со щеки волосы, а затем спросила:

— Кто он, Джейсон?

Она впервые назвала его по имени, но Борн этого даже не заметил. Он был занят тем, что искал ответ на ее вопрос. Ответ, который удовлетворил бы и его самого.

* * *

Хан распластался на лестнице внутри того здания, на крышу которого он перепрыгнул, и невидящим взглядом смотрел на грязный потолок. Мысли неуклюже ворочались и путались в его голове, словно у человека, находящегося в шоке. Он ждал Борна, который должен прийти за ним. А может, Аннаку Вадас, которая направит на него пистолет и нажмет на курок? В этот момент ему следовало бы находиться в машине и ехать прочь, а вместо этого он лежит здесь — безвольный, словно муха, попавшая в паутину.

Сейчас его мозг был способен мыслить лишь в режиме «я должен был...». Он должен был убить Борна, когда увидел его в первый раз. Но тогда у него был некий план — план, который он так тщательно разработал и который — Хан свято в это верил! — должен был сделать его месть слаще сладкого. Он должен был убить Борна в грузовом самолете, летевшем в Париж. Собственно, он и собирался это сделать, точно так же, как и сейчас, во время их последней стычки. Было бы проще убедить себя в том, что претворить этот план в жизнь ему помешала не вовремя появившаяся Аннака Вадас, но слепящая, необъяснимая правда заключалась в том, что Хан сделал выбор еще до ее появления и принял решение отказаться от мести. Почему? Это оставалось загадкой для него самого.

Его рассудок, обычно спокойный и холодный, как горное озеро, сейчас бушевал, перескакивая от воспоминания к воспоминанию, словно находиться в настоящем времени было для него невыносимо. Он вспоминал ту нору, в которой его годами держал под замком контрабандист-вьетнамец, недолгие дни свободы, доставшиеся ему перед тем, как его подобрал миссионер Ричард Вик. Он вспоминал дом Вика, ощущение простора и свободы, а затем ощущение ужаса, не покидавшее его в течение всего времени, пока он находился с «красными кхмерами».

Но самое отвратительное — та часть его жизни, которую он пытался забыть, — заключалось в том, что поначалу философия «красных кхмеров» показалась ему привлекательной. По иронии судьбы ее авторами являлись несколько молодых кампучийских радикалов, получивших образование в Париже, и базировалась она на установках французского нигилизма. «Прошлое — мертво! Разрушайте все подряд, чтобы создать новое будущее!» — таков был главный девиз «красных кхмеров», повторявшийся снова и снова до тех пор, пока не были задушены любые другие воззрения и взгляды вместе с их носителями.

Впрочем, стоит ли удивляться тому, что подобные призывы на первых порах показались привлекательными Хану — неграмотному, брошенному, отчаявшемуся беженцу, ставшему парией не столько благодаря судьбе, сколько — обстоятельствам. Прошлое для него действительно олицетворяло смерть, и свидетельством тому был один и тот же неотступно преследующий его ночной кошмар. И если со временем он научился у полпотовцев искусству уничтожения, то только потому, что сначала они сумели уничтожить его самого.

Не удовольствовавшись полной драматизма историей о том, как он оказался всеми брошен, они медленно высасывали из него жизнь, энергию, ежедневно, по капле, выпуская его кровь. Они, как сообщил приставленный к нему наставник, хотели очистить его сознание от всего, по их мнению, лишнего, превратить его в чистую страницу, на которой собирались написать собственную версию нового будущего, которое ожидает все человечество. Они обескровливают его, с улыбкой объяснял наставник, для его же собственного блага, чтобы освободить его от токсинов прошлого. Наставник ежедневно зачитывал ему выдержки из их манифеста, а потом перечислял имена тех их врагов, которые уже убиты. Большинство этих имен Хану, разумеется, были неизвестны, но некоторые — в основном монахи и несколько мальчишек его возраста — оказались ему знакомы, пусть даже и мимолетно. Кое-кто из этих мальчишек в свое время издевался над ним, называя его бродягой и брошенным псом. Через некоторое время «обучение» вступило в новую фазу: наставник зачитывал очередной отрывок манифеста, а Хан должен был повторить его наизусть. Ему это удавалось, и с каждым разом — все более убедительно.

Однажды, после традиционной декламации и ответов на вопросы наставника, тот зачитал новую порцию имен казненных врагов революции. Последним в этом списке значился Ричард Вик, миссионер, который подобрал Хана в джунглях, в надежде вернуть его цивилизации и Богу. Бурю эмоций, поднявшуюся в душе мальчика, было невозможно объяснить никакими доводами рассудка. Если и существовал на земле человек, которого он ненавидел всем сердцем, то это был именно Ричард Вик — тот, кто использовал его, а потом предал. И вот теперь, запершись в зловонном кхмерском сортире, Хан горько оплакивал его смерть. Смерть человека, который являлся единственной ниточкой, соединявшей мальчика со всем остальным миром. С этого дня Хан остался один во всем свете.

Вечером того же дня наставник вывел Хана из бетонного бункера, в котором его держали со дня пленения. Несмотря на то что небо было обложено тучами и не переставая лил дождь, он жмурился, поскольку даже столь скудный свет казался ему слишком ярким. Прошло уже много времени, и наступил сезон дождей...

Лежа на лестнице, Хан вдруг удивился внезапно пришедшей ему в голову мысли: в течение всего времени, пока он рос, он никогда не был хозяином собственной жизни. Но еще более любопытным и тревожным стало другое открытие: он не стал им даже сейчас. Хан считал себя «свободным художником» и полагал — наивно, как выяснилось, — что, пройдя множество тяжелых испытаний, не только утвердился, но и достиг совершенства на избранном поприще. Теперь же Хан со всей отчетливостью увидел, что с тех пор, как он принял первый заказ от Степана Спалко, этот человек постоянно манипулировал им, причем сегодня — в большей степени, чем когда-либо.

112